Сеятель бурь - Страница 126

126

– Я вынужден капитулировать, – прошептал Селим III, роняя голову на грудь и сокрушенно усаживаясь на ковер.

– Давно бы так, – пробормотал Сергей, подбрасывая в ладони драгоценный перстень. – Ну шо, картина «Алаверды» – турецкий султан пишет анонимку на запорожских казаков. У кого тут почерк хороший? Исторический документ все же!

– Уж во всяком случае, не у тебя, – оборвал я «секретаря».

– А шо? – возмутился Лис. – Я ж такое напишу, ученые обрыдаются! В школах этот договор будут заучивать наизусть и цитировать на редких свиданиях любимым учителям.

– Свидания переносятся, – вмешался я в бурлящее течение потока Лисова красноречия. – Не забывай, что под утро янычары снова обрушатся на русский лагерь. Хорошо бы, чтобы Кутузов об этом узнал до того, как турки начнут штурмовать, потому как даже с подписанной капитуляцией мы здесь долго не высидим, особенно если вдруг османы на радостях разобьют почтеннейшего Михаила Илларионовича, как ты говоришь, «вдребезги и пополам».

– Ну вот, опять я, – почти с тем же чувством, что недавно султан, обреченно вздохнул Лис. – Опять я! Ни одного ж эпохального события мимо не прокатится! Шо, всё? Я уже не товарищ узбаши, а своя же собственная жена? Вот она, награда за труды и невзгоды! Все порушено, покинуто, поросло быльем, и потомок не придет всплакнуть на безвестный холмик среди долины ровны-ыя…

– Сергей, но ты же понимаешь, – начал увещевать я, – дело ответственное, нужна будет связь…

– Да ладно, не лечи мне голову! Мне как, одному идти или что?

– Я иду с вами. На веслах вдвоем сподручнее. – Князь Багратион начал поспешно заматываться в длинное покрывало. – Надо только поточнее выяснить у мадам Айме, где находится описанный ею ход. И как он открывается.

Две нежные пери, скромно потупив взор, спускались ко двору султанского гарема в сопровождении пары евнухов – то ли греков, то ли фракийцев. Со стороны могло показаться, что оставшийся с прекрасной Накшидиль султан и его собеседник решили продолжить сладостное времяпрепровождение после заката, и отважный узбаши оставил при себе любимую жену. Ибо, как ведомо каждому, державшему в руках смертоносное оружие, женщина – отдохновение воина. Как бы, должно быть, удивились досужие наблюдатели, узрев под одним из непроницаемых покрывал робких путниц того самого лихого узбаши, прорвавшего нынче утром морскую блокаду столицы.

– И не забудьте написать в договоре, шо отныне и вовеки челноки из любимого отечества должны обслуживаться вне очереди, за полцены и без всяких пошлин. Дальше еще про турецкий крем для бритья…

– Лис, что ты несешь, — возмущался я, – какой еще крем для бритья?

– Я несу тяжкий крест борьбы за права отечественных потребителей! А крем, ну, скажем, «Арко».

– Здесь решается судьба империи!

– А мне от ее судьбы ни холодно, ни жарко, – быть может, моргнув глазом, а может, и нет, отозвался Сергей. – А крем, между прочим, неплохой. Можно было бы осчастливить соотечественников, забить в качестве дани. На каждую православную рожу мужского населения во исполнение воли Петра 1 о бритье бород поставлять, скажем, по двенадцать тюбиков в год.

– Оставь эти глупости! — злился я.

– Это не глупости, – не унимался Лис, желающий хоть так «замстить» мне за необходимость плескаться в водах Босфора. – Я спасаю отечество от кровопролития!

– Какого еще кровопролития?

– От бритвенных порезов.

Ворота гарема закрылись позади мелко семенящих «жен» Ахмада Акбара ибн Батика, определенных волею султана ночевать вместе с его собственными наложницами. Тяжелые ворота затворились, и в тот же миг Лис умолк, позабыв о щетинистости соплеменников, да и я, наблюдавший происходящее его глазами, признаться, тоже.

Вокруг обширного бассейна, посреди которого с нежным журчанием ронял высокие струи прохладный фонтан, в весьма живописном беспорядке сидели, лежали, ходили десятки разномастных красавиц, одежда которых резко контрастировала с облачением Лиса и Багратиона хотя бы уж тем, что на резвящихся девушках она почти отсутствовала.

– Ой-ё! — выдохнул мой напарник, перебегая взглядом по замечательному цветнику с той скоростью, с которой хороший спринтер пробегает стометровку. – Капитан, слушай, ты думаешь, Кутузов сам не дотумкает, шо ему под утро собираются холку намылить? Я ж по учебнику школьному помню, он мужик бдительный, в эту голову палец в рот не клади!

– Сергей, опомнись! Что ты такое говоришь?

– Не, ну що опомнись! Каждый раз – опомнись! — поспешил возмутиться Лис. – Дай мне хоть немного побыть в беспамятстве! Слушай, здесь имеются весьма соблазнительные экземпляры! Как только перестану быть собственной женой, не премину заняться. Как думаешь, султан не сильно обидится, если я у него пару-тройку красоток отверну? У него их вона сколько! Он, поди, даже не заметит.

Русская пословица рекомендует не будить лихо, но, судя по всему ходу истории, оно страдает хронической бессонницей. Хотя закрытая связь не слышна и уж подавно не видна постороннему взгляду, порою даже мысли имеют форму и вес. Стоило Лису пожелать вновь превратиться в мужчину, как прекрасные одалиски стайкой бросились под навес, где таились укутанные «незнакомки», желая, должно быть, привести неведомых скромниц к единообразно-раздетому виду.

Багратион с Сергеем метнулись в ближайшую дверь, завешенную тяжелым бархатным пологом, и немедля оказались в ловушке. Небольшая четырехугольная комнатка, вероятно, служила опочивальней одной из местных красавиц, однако в отличие от спален наших милых дам здесь не было ничего, кроме шелковых подушек. Бежать дальше было некуда. Десятки шаловливых рук схватились за края фериджей, и через мгновение радужная мечта напарника осуществилась к его крайнему неудовольствию.

126